Джон О`Хара - Свидание в Самарре

Ему везло, и, когда он увидел, что ему везет, аппетит его разгорелся. Большинство ребят из их компании воровали только ради самого процесса воровства, почему, опорожняя свои карманы после «грабежа», они и вытаскивали картонки из-под дамских чулок, погремушки, английские булавки, мочалки, мыло и прочие ненужные им предметы. Джулиан же так наловчился, что наперед мог сказать, какую вещь украдет, и обычно ее и забирал. Войдя в магазин, ребята расходились в разные стороны, и вдоль прилавков крутилось так много мальчишек, что их трудно было держать под наблюдением.

Джулиан и понятия не имел, что за ним следят. С него не спускали глаз довольно давно, но потом управляющий убедился, что Джулиан ничего не берет, и бросил за ним присматривать. Однако, когда Джулиан стал преуспевать в качестве «грабителя», продавщицы снова его приметили. Они знали, что он с Лантененго-стрит и что ему нет нужды воровать. О нем доложили управляющему, который, позабыв про всех остальных ребят, сосредоточил свое внимание на Джулиане.

Как-то днем, после школы, ребята решили устроить «пятипалый грабеж» и все вместе зашагали в «Кресдж». Когда они вошли в магазин, зазвонил звонок, но они не обратили на него внимания; в магазине часто раздавались звонки: вызывали кассирш, заведующих отделами, администратора, кладовщиков. Звонки звонили то и дело. Джулиан пообещал добыть для Бутча карманный фонарик, за что Бутч взялся утащить целый батон колбасы из принадлежащей его отцу мясной лавки. Не просто кусок колбасы, который он мог выпросить, а целый батон, длиной, по меньшей мере, в фут.

Карманный фонарик продавался в разобранном виде — футляр, батарейка и лампочка, каждая деталь стоила десять центов — всего тридцать центов. Прилавок, где торговали электротоварами, находился у входа, и Джулиан прямо направился туда. Продавщица, стоявшая перед прилавком — прилавки шли по стенам, и продавцы стояли перед ними, — спросила, что ему угодно, от ответил, что ждет приятеля, который пошел в другой отдел. Она ничего больше не сказала и продолжала не сводить с него глаз. Этим его не напугаешь, решил он, и задумал перехитрить ее. Он достал пачку «Зира», положил сигарету в рот и, делая вид, что полез в карман за спичками, рассыпал сигареты по полу. Девушка машинально нагнулась, на что Джулиан даже не рассчитывал — он хотел просто отвлечь ее внимание. Он тоже нагнулся, но в тот же момент протянул правую руку к прилавку, и фонарик очутился у него в кармане прежде, чем он принялся собирать сигареты.

— Здесь не разрешается курить, — предупредила его продавщица.

— Кто это сказал? — спросил Джулиан, и в ту же минуту его больно схватили за руку.

— Попался, воришка! — Это был сам управляющий. — Я видел, как ты взял фонарик. Мисс Лофтус, позовите полицию.

— Сейчас, сэр, — сказала продавщица.

— Я тебе покажу, негодяй! Ты у меня еще попляшешь! — грозил управляющий. Джулиан попытался дотянуться до кармана, чтобы избавиться от фонарика. — Ничего не выйдет, — сказал мистер Джует. — Фонарик будет у тебя в кармане, пока не придет полицейский. Я положу этому конец. Интеллигентик, а? Сын доктора Инглиша. Мальчик с Лантененго-стрит. Очень хорошо.

Быстро собралась толпа, в которой были и приятели Джулиана. Они перепугались, некоторые даже пустились наутек, отчего Джулиан еще больше пал духом, но на них не разозлился. Он обрадовался, увидев, что Бутч и Картер не убежали.

— Расходитесь, господа, расходитесь, — говорил мистер Джует. — Я сам справлюсь.

Люди стали медленно расходиться, чего и ждал Бутч. Он подошел к Джуету и спросил:

— Что он натворил, мистер?

— Ты еще спрашиваешь! Ты прекрасно знаешь, что он натворил, — ответил Джует.

Бутч пнул Джуета ногой и побежал, а за ним бросился Джулиан. Они вылетели из магазина и помчались налево, зная, что Лефлер, полицейский, обычно дежурит возле суда на площади, справа. Они пробежали одну улицу, другую, третью, пока не очутились возле грузовых пакгаузов.

— Господи, в жизни столько не бегал, — заметил Бутч.

— Я тоже, — сказал Джулиан.

— Молодец я, что лягнул его, — похвастался Бутч.

— Еще бы! Не сделай ты этого, я бы до сих пор там парился. Интересно, что бы мне было?

— Не знаю. Наверное, отправили бы в исправительный дом. А теперь и меня отправят, — добавил Бутч.

— Правда? — обрадовался Джулиан.

— Что нам делать? — спросил Бутч.

— Не знаю. А ты как думаешь?

— Понимаешь, если ты явишься домой — в магазине ведь знают, кто ты, — если ты придешь домой, там уже, наверное, сидит этот Лефлер, полицейский, и ждет тебя.

— Думаешь, сидит? — усомнился Джулиан.

— Конечно. Он тебя арестует, а судья отправит тебя в исправительный дом, где ты пробудешь до тех пор, пока тебе не стукнет восемнадцать лет.

— Честное слово? — спросил Джулиан.

— Точно.

— Я не хочу в исправительный дом. Я лучше убегу, чем сяду туда.

— Я тоже, — согласился Бутч. — Я ведь тоже преступник.

— Почему? — удивился Джулиан.

— Я преступник, потому что лягнул Джуета. Я теперь такой же преступник, как и ты.

— Ни в какой исправительный дом я не поеду. Меня не поймают и никуда не отправят. Я убегу прежде, чем меня туда запрут, — повторил Джулиан.

— Что же нам делать? — спросил Бутч.

С минуту Джулиан думал. Прямо на их глазах составлялся поезд. Маневровый паровоз собирал со всех концов склада вагоны и подавал их на путь, возле которого они сидели.

— Может, влезем в товарный и уедем подальше? — предложил Джулиан.

— А кто его знает, куда он идет. С углем-то известно куда, и слезть можно у Гавани, а просто с грузом — кто его знает.

— Все равно надо что-то делать, — упорствовал Джулиан. — Иначе нас засадят в исправительный дом.

— Это верно, но зачем лезть в товарный, если не знаешь, куда он идет, — продолжал сомневаться Бутч. — Может, прямо без остановок до Филадельфии.

— До Филадельфии без остановок! Ты с ума сошел. Ни черта в поездах не смыслишь, что ли? Остановится, будь спокоен. Воды в паровоз нужно набрать, так? Вагоны то прицепляют, то отцепляют, верно? Верно? Да и плевать нам, куда он идет. Лишь бы не попасть в исправительный дом. Знаешь, что там делают?

— Нет.

— Нет, знаешь. У них там попы, католики, они бьют ребят и заставляют каждый день в пять утра ходить в церковь. Мне об этом говорили.

— Кто тебе говорил? Кто? — спросил Бутч.

— Многие. Я знаю точно. Это рассказывал человек, которому известно все про исправительные дома, но я не могу назвать его. Поедешь? В Филадельфии мы будем продавать газеты. Я бывал там и видел, как ребята нашего возраста торгуют газетами, а мы чем хуже? Даже младше нас. Я видел совсем малышей — спорить готов, им было не больше девяти с половиной, — они продавали газеты в «Белвью-Стрэтфорде».

— Ну да? — опять усомнился Бутч.

— А вот да, — утверждал Джулиан. — Спорить готов, ты и понятия не имеешь, что такое «Белвью-Стрэтфорд». Где он находится?

— Всем известно, что в Филадельфии.

— А что это?

— Не знаю. Всего знать нельзя.

— Видишь? Не знаешь. Это — отель, где мы всегда останав… — Джулиан внезапно сообразил, что в эту поездку в Филадельфию ему не придется жить в «Белвью-Стрэтфорде». — Одним словом, едешь со мной?

— Ладно.

Они подождали, пока поезд тронулся, и тогда залезли на переднюю площадку тормозного вагона. Раза два в дороге им пришлось вылезти, и в конце концов их поймали, передали железнодорожной полиции в Рединге и ночным поездом доставили в Гиббсвилл. Бутч Дорфлингер-старший и доктор Инглиш ждали их на платформе, когда поезд пришел на станцию в Гиббсвилл. Старший Дорфлингер много, пожалуй, даже чересчур много раз упомянул, что его сын характером весь в отца, был доволен и даже чуть гордился им. «Всего двенадцать лет — и уже катается на товарных. Ну и дети нынче пошли, а, док?» Планы его были вполне определенны: как следует выпороть Бутча и заставить его ежедневно сопровождать фургон, в котором развозят продукты.

Что же касается доктора Уильяма Дилуорта Инглиша, то он не думал о том, какое наказание изобрести для сына, это можно решить позже. И не гордился сыном, который катается на товарных поездах. Причиной его дурного настроения и хмурости, которую сразу приметил Джулиан, послужили слова Бутча Дорфлингера о том, что «сын весь в отца». Уильям Дилуорт Инглиш думал о собственной жизни, девизом которой была скрупулезная до копейки честность, с оплаченными счетами и с лишениями, честность, которая после самоубийства отца превратилась для него в манию. И вот награда: сын, который, как и его дед, стал вором.

Джулиан никогда больше ничего не крал, но в глазах отца он так и остался вором. Когда Джулиан был в колледже, примерно раз в год случалось так, что у него не хватало денег в банке, чтобы покрыть все выписанные им чеки. Обычно он выписывал их в пьяном виде. Отец ничего ему об этом не говорил, но Джулиан знал от матери, что доктор Инглиш думает про его денежные дела: «…пожалуйста, постарайся быть повнимательнее (писала его мать). У твоего отца и так много забот, а ему еще приходится беспокоиться по поводу твоих денежных дел, считая, из-за деда Инглиша, что небрежность в этих вопросах у тебя в крови».